Фильм-памятник
«28 панфиловцев», кто бы и как ни относился к фильму, – это определенно событие, выдающееся из достаточно унылого ряда современного отечественного кино. И причина тому – отнюдь не рекордный для России опыт «краудфандинга», массового добровольного финансирования съемок. К счастью, фильм заслуживает самого пристального внимания множеством других своих своеобразных и для нынешнего отечественного кино нехарактерных достоинств.
Но самое главное, что он – живой. Не мертворожденный плод союза застарелого выдохшегося профессионализма и безвозвратно пущенных под откос по статье «культура» бюджетных миллионов. Не продукт лихорадочного сериального конвейера, создающего по сути лишь обертки рекламным паузам – и не кривая поделка под требующие отмывки суммы. Если фильм и имеет к этому печальному паноптикуму хоть какое-то отношение – то лишь как образец здоровой реакции на годы претенциозной, глупой, безответственной и самодовольной эксплуатации важнейшей для всех нас темы войны откровенными в теме этой проходимцами.
Теперь в нее, в тему, пришли люди, искренне и бесхитростно взявшиеся передать киноязыком свое понимание подвига и отваги, очистив эти важные понятия от всей той гнили и унылых штампов, в которые превратилась казавшаяся в начале девяностых новым словом смелая критика и обжигающий «другой» взгляд на войну.
От «28 панфиловцев» не стоит ждать отточенной драматургии, масштабной многоплановости, сложного психологизма. И это хорошо – такое впечатление, что Шальопа со товарищи вполне трезво оценивали свой небогатый киноопыт и намеренно не стали замахиваться на что-то слишком большое, постарались сузить место и время действия, нанести, образно выражаясь, один локальный концентрированный удар, а не предпринимать сложную наступательную операцию. И молодцы. Их страстного и живого порыва с лихвой хватило, чтобы до краев наполнить действием и жизнью два встающих перед нами на экране дня и ночь.
Что важно – в картине нет героя-протагониста, и это судя по всему сознательное и принципиальное решение авторов. Действующие лица говорят много, говорят (и выглядят) характерно и по-разному, но даже харизматичный здоровяк украинец со своей быстрой запальчивой речью умудряется не перетягивать на себя одеяло и остается лишь частью чего-то большего, единого в многообразии лиц и говоров. На экране всех бойцов – поровну, практически никаких имен, лишь фамилии – и эти фамилии быстро забываются, потому что не в них дело. Герой картины не стар и не молод, не русский и не казах, не командир и не боец, не пехотинец и не артиллерист, герой – все они вместе взятые, и как назвать все это вместе? Рота? Бойцы? Люди?
Вот тут начинаешь понимать, что на экране перед тобой встают не отдельные люди, а нечто большее, сообща составленное этими людьми на пути у врага. То, что нутром ощущали авторы фильма и что они – слава им за это и честь – смогли живо и ощутимо передать нам с помощью киноязыка. Притом, повторюсь, наши бойцы, в отличие от замотанной в шарфы прущей вражьей силы, не обезличены – на них интересно смотреть, их живую речь интересно слушать, каждому веришь и искренне желаешь, чтобы каждый из них остался жив. А героя – нет. Все они – герои.
Шальопа и Дружинин поставили перед собой непростую задачу достоверно воплотить на экране тот самый пресловутый «массовый героизм», которым восхищалась советская пропаганда и над которым потом издевалась пропаганда антисоветская. Отношение пропаганды и реальности – это вообще чрезвычайно важная тема для создателей фильма по одному из самых известных и противоречивых эпизодов битвы за Москву. Сам выбор ими этой темы стал своеобразной провокацией, вызвавшей внимание, кипение страстей и отчаянные столкновения защитников советской пропаганды и ее обличителей. Шальопа же и Дружинин не стали принимать чью-либо сторону, взявшись пройти своим путем, достоверно показать настоящее – то, что потом уже, после, обросло восхвалениями и обличениями. В фильме есть замечательно емкая сцена, в которой завтрашние герои не без добродушной насмешки комментируют очередную героическо-патриотическую заметку из дивизионки, зачитанную политруком – точно такую же, какую вскоре напишет про них самих Кривицкий. И знаменитые слова Клочкова звучат в фильме не в канонической форме, потому что канон – это уже пропаганда и красивость, штамп, а не то непричесанное настоящее, что стремятся вернуть нам авторы «28 панфиловцев». Кажется, этот замысел прослеживается даже в том, что само название фильма, титр со словами «28 панфиловцев», не открывает картину, а закрывает ее, появляясь уже в самом конце, перед перечнем творческого коллектива. Начало фильма – ничем не обрамленный вход в очередное ноябрьское подмосковное утро 41-го, рассвет обыденного военного дня, финал же – кроваво красный титр во весь экран с теми тремя короткими хлесткими словами, под которыми произошедшее вошло в историю.
Добротна «заклепочная» часть фильма, точность в передаче техники и обмундирования – и это отнюдь не самоцель, но, чувствуется, лишь неизбежное следствие глубокого уважения авторов к тому, о чем снимают, и стремление сделать все максимально достоверно и добросовестно. На сценах с обстрелом наших окопов немецкими орудиями, когда вжимался непроизвольно в спинку кресла от грохота разрывов, перед глазами сами собой встали неоднократно читанные в воспоминаниях фронтовиков описания артобстрелов, перепахивавших позиции и, казалось, хоронивших все живое. Теперь не читал, но видел это – ощущал всем нутром. Фильм уверенно затягивает в себя, глаз во время боя от экрана не оторвать – ни одного лишнего кадра, все сбито очень крепко, добротно и стремительно. Повторюсь: всем существом, по-детски жаждешь победы наших, и даже откровенный штамп в виде неожиданно ожившего в самый напряженный момент нашего пулемета ни капли не режет глаз – только восторг: так их, так, так!
(Пишу и отчетливо понимаю, что не раз еще пойду в кино, чтобы вновь и вновь пережить весь фильм и этот момент, от которого в груди тесно становится).
По-настоящему величественны в своей лаконичности смерти наших воинов – оборвавшийся после разрыва танкового снаряда стук захлебывавшегося только что пулемета – мертвая тишина. Или деревья, рухнувшие в глубине чащи. Умерший уже и стрелять продолжающий солдат. Это глубина и лаконичность масштаба лучших наших писателей-фронтовиков (сам собой вспомнился Воробьев). Оператор – мастер.
Бой в «28 панфиловцах» – это не бездушный сложный аттракцион с красиво погибающей массовкой, как в огромном количестве военных фильмов последних лет – это что-то сложное и страшное, место, где против слабой и уязвимой человеческой плоти идет стена сметающего металла. А человек стоит и не отступает. Не терминатор непробиваемый или главгерой с заведомой бронью от гибели в середине фильма, а живой и уязвимый человек, реальность и смертность которого, боль и замешательство мастерски передаются лаконичными емкими кадрами (еще со времен ролика «Пушки четвертой роты» в память врезался потрясающий секундный кадр, в котором рука припавшего к панораме, слившегося с орудием в один организм наводчика вслепую на считанные миллиметры – как живое! – подправляет колесо наводки перед выстрелом). Часом кажется звенящая от напряжения минута, когда по пояс стоящий в люке командир подоспевшего немецкого подкрепления вглядывается в развороченные позиции, решая, как поступить. Фильм уверенно (и стремительно) затягивает в себя.Удивительна своей неожиданной мягкостью, лиричностью музыкальная тема, еще в трейлерах к фильму создававшая, смешиваясь со звуками разрывов и выстрелов, какое-то очень особенное, свое ощущение. Негромкая и пронзительная, по простоте и емкости своей – на уровне лучших классических образцов, неразрывно связывается с образами фильма и воскрешает их, стоит услышать ее уже за стенами кинотеатра.
Итак, лаконичность, концентрированность и экспрессивность. Бережное и глубоко личное отношение создателей к теме, за которую они дерзнули взяться. Лучший, на мой взгляд, из возможных ответов на критику «мифа» о 28 панфиловцах и его защитников. Выверенно отстраненный и в то же время полный сопереживания острый взгляд художника на вереницу живых портретов, превращающихся в общий, собирательный образ всех воинов Великой отечественной – прежде всего, конечно, дней обороны Москвы, но и тех, кто дошел до Берлина (были бы иными – не дошли).
Это настоящий живой памятник героизму нашего солдата, созданный для поколения XXI века, почти уже не заставшего фронтовиков и не понимающего смысла усеявших нашу землю монументальных советских великанов, в которых в финале ленты превращаются оставшиеся в живых защитники. Это, хочется верить, те живые и неожиданные для нынешнего кино кровь и дух, которые уже не обойти, которые не смогут не заметить и не принять следующие честные создатели кино о страшном и великом нашем прошлом.
При всех возможных недостатках, подмечаемых профессиональным глазом критиков и искушенной богатыми кинозрелищами публики, у «28 панфиловцев» есть одно несомненное достоинство – это кино живое и страстное, проникнутое цельной идеей и верой в подлинность подвига, плодом которого является само нынешнее наше существование.
Низкий поклон создателям – всем 35 с лишним тысячам их.
сообщить о нарушении